Не убий персонажа. Пригодится.
Поскольку экзамен сдан, и мне нужен порыв самогордости для уверенной сдачи следующего, я решила все-таки выложить эссе. Я думаю, что это - только начало эпопеи, и следующее эссе будет после прочтения "Homo Ludens" Хёйзинги. А так как Хёйзинга стоит в очереди после Честертона и Кона, это будет скорее всего нескоро.
Read.Enjoy.Criticize.
Read.Enjoy.Criticize.
Неверова Е.В.:Значение образа Трикстера для современного правосознания
«Если бы миф был не более, чем пережитком,
стоило бы задаться вопросом, почему он давным-давно
не покоится на всемирной свалке истории…?»
Карл Густав Юнг
стоило бы задаться вопросом, почему он давным-давно
не покоится на всемирной свалке истории…?»
Карл Густав Юнг
Мифология, фольклор и существующие в них образы кажутся в настоящее время весьма далекими от права. Однако не стоит забывать о том, что в древних обществах нормы и правила поведения существовали в большинстве своем только в такой форме. Закладывая основы морали и нравственности, они формировали индивидуальное правосознание слушателей.
Разумеется, ключевой довод в пользу того, чтобы все-таки не принимать их во внимание, заключается в том, что современный человек далеко отстоит в развитии от своих предков, обладает более совершенным правосознанием. Такой вывод был бы полностью оправдан с точки зрения исследователей, живших и творивших до революции психологии XVIII-XIX вв., а именно – до открытия бессознательного. Индивидуальное правосознание, то есть отношение к праву и правопонимание, вне всяких сомнений, в большей степени рационально, но то, что лежит за его пределами, воздействует не только на его формирование, но продолжает влиять на него в течение всей жизни индивида. В связи с этим можно говорить о сохранении прообразов глубоко внутри нашего сознания. Именно об этом писали Карл Кереньи и Карл Густав Юнг в своих комментариях к книге американского антрополога Пола Радина «Трикстер. Исследование мифов северо-американских индейцев с комментариями К.Г. Юнга и К.К. Кереньи». Все трое ученых исследовали мощный мифологических образ Трикстера, который присутствует повсеместно в мифологии и фольклоре, а также в более поздних культурных формах – в шутовских средневековых праздниках и в плутовской литературе.
Что же такое – Трикстер? По какой причине этот мифологический образ оказался настолько силен, что пережил изначально сложившиеся о нем истории и распространился среди всех народов? Или же он настолько типичен, что одновременно (или приблизительно одновременно) возник в разных точках нашей планеты, получив выражение в историях и сказаниях? Можно почти сразу ответить на последний вопрос – да, подобные Трикстеру образы не имеют единого первоисточника, но, обладая значимыми для общества ключевыми характеристиками, наблюдаются в той или иной форме в культуре практически всех народов. Это отметил в своем комментарии Карл Кереньи, подчеркнув, что образ всегда первичен по отношению к мифу и обладает большим постоянством.
Трикстер – это не конкретный герой, а сочетание характеристик, которые для развлекательных, дидактических, ритуальных или магических целей сохраняются в культуре. Мы встречаем его и по сей день. Герою-Трикстеру («trickster» (англ.) - плут, шутник, хитрец) посвящен цикл из более чем двадцати историй у индейцев виннебаго и соседствующих с ними племен, африканские мифы о боге-пауке Ананси, древнегреческие легенды о Гермесе и отчасти – о Дионисе, аллитерационные стихи «Старшей Эдды» о боге Локи, кельтский фольклор о Паке и фэйри, современная литература, включая детские истории о Братце-Кролике и о герое писательницы Астрид Линдгрен о Карлссоне. Этот образ чрезвычайно устойчив, и, как пишет Юнг, он представляет «одну из психологем, одну из чрезвычайно древних архетипичных структур психики». Этот психический архетип являет соединение таких качеств, как хитрость, любопытство, глупость, наивность, злонамеренность, неприятие рамок, правил и традиций. И, поскольку активное проявление таких качеств возможно лишь для сознания, находящегося на ранней стадии развития, Трикстер-персонаж на начале своего пути сам является чем-то неопределенным, раздираемым собственными противоречивыми страстями и желаниями, и действующим только на их основе.
Цикл о Трикстере виннебаго представляет интерес в большей степени постольку, поскольку он и в настоящее время существует без значительных изменений в том виде, в котором был создан в древности, а потому сохранил в себе первоначальное представление об этом образе. Герой этого цикла, Вакджункага (Трикстер) – не человек, не животное и не божество, а все вместе: он общается с людьми и в конце цикла «оседает» в их деревне как один из них, он зовет всех животных «младшими братьями», и он владеет магией, традиционно присущей языческим божествам. С каждой историей о его проделках Вакджункага все дальше отходит от своей животной сущности физиологически, постепенно принимая человеческую форму и размеры. Пол Радин, благодаря которому этот цикл стал известен западному миру, предоставляет коллегам-ученым ответить на вопрос о том, можно ли говорить, что мы наблюдаем также и духовное и психологическое становление этого персонажа. Его именитые комментаторы дают на него вполне однозначный ответ: нет, об этом говорить нельзя. Юнг говорит о том, что, чем древнее качества, тем они устойчивей, а его друг, филолог и религиовед Кереньи замечает: «Боги и другие первобытные существа не обладают внутренним измерением». Что бы ни происходило с Трикстером, с точки зрения духовного развития это застывший в одной точке образ. Можно, впрочем, предположить, что именно в этом заключаются его ценность и значение, а также благодаря этому возможен поиск морально-нравственного смысла в историях о нем. Ведь, возвращаясь к первому вопросу о том, что из себя представляет Трикстер, мы можем сказать, что он – это презрение к установившемуся порядку, однако презрение ведомое не злым умыслом, а низменными, животными позывами. Даже более или менее развитый образ духа-Трикстера в персонаже Локи нарушает порядок отнюдь не из высоких побуждений. В сцене, где его присутствие наиболее ощутимо («Перебранка Локи»), опальный бог осыпает гостей-асов на пиру у Эгира оскорблениями, стремясь отомстить за то, что его выгнали с празднества. Однако виноват, прежде всего, его необузданный нрав:
«У Эгира было двое слуг – Фимафенг и Эльдир. […] Гости с большой похвалой говорили, какие у Эгира хорошие слуги. Локи не стерпел этого и убил Фимафенга».
Мотивом Трикстера является в этом случае ничем реально не обусловленный порыв гнева. В другой раз Локи действует в насмешку над богом грома Тором, предлагая для возвращения его волшебного молота из рук Трюма переодеть могучего аса в прекрасную Фрейю, под условием о женитьбе на которой похититель согласился отдать оружие.
В этом последнем эпизоде проявляется основная черта, с которой связывают сущность Трикстера - хитрость (плутовство, озорство). Поступки, которые совершает Трикстер, в большинстве случаев направлены на то, чтобы получить желаемое обманом, а порой и просто позабавиться, обведя кого-то вокруг пальца. На этом, как представляется, можно построить различие между Трикстером виннебаго и более поздними персонажами этого типа: представляя собой древний, лишь в малой степени отделенный от природы образ, Вакджункага действует с материальной целью (например, добыть пропитание), а не с исключительно игровыми мотивами противодействия любому выражению окружающего порядка. Такие мотивы, впрочем, все же используются и им, и Трикстерами у других народов. Так, например, мифы об африканском божестве-трикстере Ананси выявляют его предпочтение в выборе жертвы обмана: чаще других животных-персонажей ею становится Тигр, т.е. олицетворение «власть имущего». Можно предположить, что приоритет игровой мотивации, основанной на стремлении «бросить вызов» системе и построившим ее «сильным мира сего» без конкретной практической причины, говорят о развитии, но не Трикстера, а сознания народа-создателя мифологии. Чем выше уровень этого сознания, тем дальше находятся намерения Трикстера от простого удовлетворения физиологических потребностей, тем чаще шутка совершается ради самой шутки и ничего иного. Однако, как было отмечено выше, Трикстер - это «застывший» образ, путь к настоящему развитию для него закрыт. Поэтому нельзя без видимого преувеличения искать за его поступками осмысленное противостояние природе ли, обществу или государству. Трикстер поступает определенным образом не оттого, что жаждет разрушить существующую систему и воссоздать ее по своему образу и подобию, встав у власти, но оттого, что он - Трикстер, такова его природа. В этом-то и проявляется оборотная сторона его хитрости - глупость, поскольку неосмысленное противостояние безрезультатно, обречено на провал. Таким образом, из глупости Трикстера логически вытекает еще одна, последняя важная характеристика этого архетипа: в действиях Трикстера изначально заложено семя саморазрушения, неудачи. Вакджункага обманом ловит уток, но лисы обманом же крадут их у него. Затеяв перебранку, Локи в ее ходе проговаривается о своем участии в гибели Бальдра, и подвергается жестокому наказанию, которое он должен нести вплоть до конца света. Так или иначе, Трикстер сам расплачивается за свои проделки. С этим проявлением Юнг связывает его двойственную природу: Трикстер одновременно разрушитель порядка и спаситель. Только тот, кто сам страдал, способен спасти других. Однако хочется отметить, что как зло, так и добро, которое приносит Трикстер, одинаково неосмысленны. Трикстер не может выступать как истинный спаситель или даже его предтеча потому, что его добро случайно и выступает как попутный, непредвиденный результат его действий. Вне всяких сомнений, такой же вывод можно сделать и в отношении его плутовства. Трикстер - это неопределенность, хаос, бессознательное. Этот вывод, несмотря на нежелание изучать психологическую сторону мифа о Трикстере, делает и Радин.
Теперь, когда мы изучили сущность Трикстера, необходимо найти его значение. Тот факт, что образ Трикстера повсеместно присутствует в различных мифологических циклах, говорит о том, что система культурных и социальных ценностей древних народов остро нуждалась в нем. Невозможно, как и в случае с иными мифологическими образами, видеть причину его существования исключительно в целях развлекательных. «[Т]олько если мы будем рассматривать фигуру Трикстера как попытку человека ответить на мучающие его внутренние вопросы и решить внешние проблемы,- пишет Радин,- она станет для нас понятной и осмысленной». Другой точки зрения придерживается Кереньи, который считает, что развлекательный элемент в любых случаях присущ мифологии, в то время как дидактической цели плутовские циклы, напротив, никогда не имели. С другой стороны, он не оспаривает того, что смысл Трикстера состоит в том, чтобы он, будучи воплощением беспорядка, привносил его во всеобщий порядок, дополняя последний. В обществе индейцев виннебаго, для которого эта мифология еще жива и действует, Пол Радин смог наблюдать разделение мнений о значении Трикстера. Так, старое поколение виннебаго верит в воспитательную цель цикла о Трикстере; молодые виннебаго видят в историях о нем укор в свою сторону: Трикстер, говорят они, это мы сами, и наказание, которому он подвергается из-за собственной глупости, неизбежно для нашего народа.
В наше время, согласно Юнгу, Трикстер «представляет исчезающий уровень сознания, все более и более неспособный к самоутверждению в какой бы то ни было форме». Тем не менее, Юнг не отказывает ему в существовании, подчеркивая, что и настолько древний архетип сохраняется в современном человеке, но перемещен в так называемую «Тень», проявления которой цивилизованный человек склонен считать злыми превратностями, досадными ошибками судьбы. Внутренний Трикстер, представляющий собой собрание всего нежелательного, древнего и темного (хотя и необязательно злого), которое было коллективно присуще нашим предкам, «изгнан» в бессознательное каждого цивилизованного человека из страха последнего оказаться в один прекрасный момент неподвластным собственному разуму. В самом деле, ужасней всего не внешние кошмары, а неспособность справиться с собой, осознание того, что внутри таится нечто непознанное, необъяснимое, и что оно является частью разума. Чтобы избавиться от этого страха, мы «забываем» о Трикстере. Безропотно подчиняясь позитивным указаниям, мы утрачиваем необходимость наблюдать не только за внешними обстоятельствами, но и за самими собой. В этом случае, в случае насильственного подавления Трикстера в Тени, он грозит однажды «вырваться из плена» и начать разрушительное противоборство с системой. Поэтому, как логично заключает Юнг, самая важная функция мифологии о Трикстере – терапевтическая, направленная на снятие напряжения бессознательного через внешнее выражение. Имея возможность выслушать или прочитать, обдумать миф, представляющий образы в чистом виде, что упрощает их понимание, человек обращается к самопознанию, и, в самом идеальном случае, к примирению противоречий разума с Тенью, снижая, таким образом, риск «срыва». Этой же цели, как пишет известный российский правовед Юрий Миранович Антонян, служит нахождение своеобразного «козла отпущения» в карнавальных традициях и церковном институте юродства. И в настоящее время не существует недостатка в источниках такой терапии – персонажи-хитрецы встречаются как в классической литературе (например, в произведениях Шекспира), так и в современных литературных произведениях, кинофильмах. Разумеется, образы, используемые в настоящее время, и имеющие черты Трикстера, бывают непросты, завуалированы, это не «чистые» Трикстеры, а их очеловеченные копии, однако думающий индивид способен различить их; кроме того, терапевтическое воздействие на сознание оказывается без непосредственного осознания его подвергнувшимся ему лицом. Но более приближенная к вопросам права проблема, связанная с Трикстером, состоит в ином.
Как было отмечено в самом начале настоящего размышления, прообразы составляют базу правосознания. Таким образом, поскольку Трикстер является одним из этих архетипов, он также оказывает на правосознание определенное воздействие.
Дело в том, что фигура Трикстера обладает высокой степенью привлекательности для сознания. Оно «пестует» Трикстера, поскольку он зачастую представляется идеалом свободы от оков должного, от правил и запретов. Трикстер привлекателен тем, что он ведет остроумную игру с системой, руководствуясь азартом, несмотря на то (об этом многие забывают), что изначально обречен на провал. Кто только не испытывал желания скинуть тяжкое бремя подчинения закону! Напомним, впрочем, что Трикстера характеризует отсутствие конкретной конечной цели подобной игры: важен сам по себе игровой мотив. Поэтому можно согласиться с Юрием Мирановичем Антоняном в том, что наиболее показательными примерами реально существующих Трикстеров являются мошенники. Ученый отмечает, что для них «важен не только сам результат (преступный, конечно), но и процесс его достижения. Иными словами, они получают удовольствие от самой игры, которую они затеяли с жертвой или (и) с правоохранительными органами. […] Игра может настолько увлечь трикстера-мошенника, что он бывает не способен остановиться». Рискуют идти на преступление ради остроты ощущений в качестве глубинного мотива, также «строители» финансовых пирамид, крупные расхитители и коррупционеры». В правосознании этих лиц Трикстер занимает, очевидно, гораздо больше места, чем ему должно быть отведено в рамках общества, которое стремится к бесперебойному функционированию и порядку.
Совершенно ясно, что в глазах нормального правосознания Трикстер должен выглядеть как аномалия. К сожалению, это не всегда так. Веселые «борцы» с официальным зачастую приобретают героический статус, поскольку такая борьба требует определенной смелости, а, точнее, дерзости. Однако проблема лежит не в них самих, а в том, насколько нормально правосознание, воспринимающее Трикстера таким образом? Ведь, бесспорно, Тень – это хранилище не позитивных, а негативных черт коллективного бессознательного. Из чего следует, что подобное правосознание нельзя называть здоровым. Недаром говорят об анти-правовом правосознании, то есть отрицательном отношении к праву, презрении к его нормам и стремлении им противостоять. И это определение часто дают российскому правосознанию. Очевидно, что какой-либо вывод необходимо делать именно из этой предпосылки.
Итак, каков же этот вывод? Надо сказать, что он требует дополнительных рассуждений, которые должны вестись не с помощью привычных позитивистских методов. Российское право, а вдобавок к нему и российское правосознание в течение длительного времени и по сей день находятся под глубоким влиянием позитивизма. Представляется, что этот факт сыграл отнюдь не второстепенную роль в высвобождении Трикстера из глубин бессознательного. Трикстер и Тень – это психологические категории, с которыми можно работать – с помощью категорий морали, нравственности, справедливости. В случае, если сухое позитивное право, которое, вопреки изначальным предпосылкам позитивизма, создается не идеальным законодателем, в недозволительно высокой степени лишено морально-нравственного фундамента (или он настолько глубок, что труден для восприятия неспециалистами), или воспринимается как несправедливое (при этом подразумевается, что существует некий объективный минимум справедливости, который принимается если и не всеми, то большинством членов общества), члены общества не будут иметь мотивации на его соблюдение. Трикстер, с его презрением к правилам, получит в этой ситуации «добро» на то, чтобы занять место в сознании, вытеснив слабое, сомневающееся правовое правосознание. Особенно при отношении к нему как к борцу с несправедливостью, который презирает систему, не заслуживающую уважения вследствие того, что она не позволяет учесть интересы и потребности всех, Трикстер-Тень станет непобедим. О его непременной уязвимости перед собственной глупостью будет забыто, что может привести к печальным последствиям. Общество тотального правового нигилизма и даже активного анти-правового правосознания не сможет существовать долго. Необходимость снова вернуться из хаоса к порядку, скорее всего (по той причине хотя бы, что история имеет свойство цикличности) примет характер насильственного переворота.
Из всего этого следует, что с руководимым Трикстером сознанием нужно бороться. И, прежде всего, эта обязанность лежит на законодателе: если удастся на первом этапе создания писаных норм подвести под них крепкий фундамент из неписаных норм морали, нравственности и справедливости, то такие законодательные нормы будут исполняться с гораздо большей охотой. Поскольку, и в этом нельзя не согласиться с Юнгом, обилие «навязанных» государством правил «отключает» способность к наблюдению, чтобы вернуть общество в состояние правопорядка, эти правила должны быть понятны; самой же четкой должна быть их связь с социальными, более древними регуляторами. В таком случае нужда сознания в Трикстере постепенно исчезнет. Справедливые нормы права проще и приятнее соблюдать, поскольку очевидно, что они существуют не из прихоти и не в интересах законодателя и государства, а в интересах поддержания общечеловеческих ценностей, на которых построено общество. Ни одно общество не достигло на настоящий момент столь высокого уровня сознания, на котором возможно позитивное право в отрыве от социальных норм. Вероятно, это было бы возможно в обществе специалистов-правоведов, в котором каждый индивид осознает истоки и значение каждой нормы. Однако разумно предположить, что подобная утопия не может существовать на нашем уровне развития. В связи с этим требуется сделать связь права с моралью, нравственностью и справедливостью более прозрачной, что, хочется надеяться, приведет к его восприятию индивидуальным правосознанием любого члена общества и к формированию такого правосознания на основе этих норм, а не интуитивно-бессознательных трикстерских порывов.
Начать реформу, как представляется, необходимо с юридической техники. Формализованная, затрудняющая восприятие содержания норм техника должна быть заменена более простой. Разумеется, это неизбежно вызовет протест специалистов, которые, скрываясь за трудно постижимыми юридическими текстами, получают монополию на толкование норм. История знает кровопролитный пример такой ситуации, который привел к Реформации и отделению от католической церкви протестантского течения, использовавшего в качестве оружия как раз наущение о том, что, обладая монополией на толкование и понимание священных текстов, представители Церкви способны обманывать простой народ. Возможно, что данное сравнение является преувеличением, однако риск такого поворота событий существует всегда. Создание правового и социального государства невозможно при усилиях одного государства и без ответных усилий гражданского общества. А общество может стать гражданским, только если оно осознанно откажется от руководства Тени, избрав законопослушание. Это, в свою очередь, возможно только в условиях, когда закон ясно соответствует внутренним ожиданиям справедливости. Круг замыкается.
Разумеется, существует множество других аспектов, как в вопросах сущности и значения образа Трикстера, так и для размышления о том, к какому заключению и, главное, к каким действиям должно привести данное знание. Однако главный вывод очевиден: если такой сильный мифологический образ и «покоится на всемирной свалке истории», то его необходимо срочно воскресить для изучения, а отказ от него означает возвращение к невежеству (в том числе правовому), которое для цивилизованного сознания недопустимо.
Библиография.
1. Пол Радин. Трикстер. Исследование мифов северо-американских индейцев с комментариями К.Г. Юнга и К.К. Кереньи. Перевод с английского Кирющенко В.В. – СПб.: Евразия, 1999. – 288 с.
2. Архетип трикстера и его криминологическое значение (Антонян Ю.М.) («Юридическая психология», 2008, № 3)
3. Старшая Эдда: Эпос / Пер. с древнеисл. А. Корсуна. – СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2011. – 464 с.
Разумеется, ключевой довод в пользу того, чтобы все-таки не принимать их во внимание, заключается в том, что современный человек далеко отстоит в развитии от своих предков, обладает более совершенным правосознанием. Такой вывод был бы полностью оправдан с точки зрения исследователей, живших и творивших до революции психологии XVIII-XIX вв., а именно – до открытия бессознательного. Индивидуальное правосознание, то есть отношение к праву и правопонимание, вне всяких сомнений, в большей степени рационально, но то, что лежит за его пределами, воздействует не только на его формирование, но продолжает влиять на него в течение всей жизни индивида. В связи с этим можно говорить о сохранении прообразов глубоко внутри нашего сознания. Именно об этом писали Карл Кереньи и Карл Густав Юнг в своих комментариях к книге американского антрополога Пола Радина «Трикстер. Исследование мифов северо-американских индейцев с комментариями К.Г. Юнга и К.К. Кереньи». Все трое ученых исследовали мощный мифологических образ Трикстера, который присутствует повсеместно в мифологии и фольклоре, а также в более поздних культурных формах – в шутовских средневековых праздниках и в плутовской литературе.
Что же такое – Трикстер? По какой причине этот мифологический образ оказался настолько силен, что пережил изначально сложившиеся о нем истории и распространился среди всех народов? Или же он настолько типичен, что одновременно (или приблизительно одновременно) возник в разных точках нашей планеты, получив выражение в историях и сказаниях? Можно почти сразу ответить на последний вопрос – да, подобные Трикстеру образы не имеют единого первоисточника, но, обладая значимыми для общества ключевыми характеристиками, наблюдаются в той или иной форме в культуре практически всех народов. Это отметил в своем комментарии Карл Кереньи, подчеркнув, что образ всегда первичен по отношению к мифу и обладает большим постоянством.
Трикстер – это не конкретный герой, а сочетание характеристик, которые для развлекательных, дидактических, ритуальных или магических целей сохраняются в культуре. Мы встречаем его и по сей день. Герою-Трикстеру («trickster» (англ.) - плут, шутник, хитрец) посвящен цикл из более чем двадцати историй у индейцев виннебаго и соседствующих с ними племен, африканские мифы о боге-пауке Ананси, древнегреческие легенды о Гермесе и отчасти – о Дионисе, аллитерационные стихи «Старшей Эдды» о боге Локи, кельтский фольклор о Паке и фэйри, современная литература, включая детские истории о Братце-Кролике и о герое писательницы Астрид Линдгрен о Карлссоне. Этот образ чрезвычайно устойчив, и, как пишет Юнг, он представляет «одну из психологем, одну из чрезвычайно древних архетипичных структур психики». Этот психический архетип являет соединение таких качеств, как хитрость, любопытство, глупость, наивность, злонамеренность, неприятие рамок, правил и традиций. И, поскольку активное проявление таких качеств возможно лишь для сознания, находящегося на ранней стадии развития, Трикстер-персонаж на начале своего пути сам является чем-то неопределенным, раздираемым собственными противоречивыми страстями и желаниями, и действующим только на их основе.
Цикл о Трикстере виннебаго представляет интерес в большей степени постольку, поскольку он и в настоящее время существует без значительных изменений в том виде, в котором был создан в древности, а потому сохранил в себе первоначальное представление об этом образе. Герой этого цикла, Вакджункага (Трикстер) – не человек, не животное и не божество, а все вместе: он общается с людьми и в конце цикла «оседает» в их деревне как один из них, он зовет всех животных «младшими братьями», и он владеет магией, традиционно присущей языческим божествам. С каждой историей о его проделках Вакджункага все дальше отходит от своей животной сущности физиологически, постепенно принимая человеческую форму и размеры. Пол Радин, благодаря которому этот цикл стал известен западному миру, предоставляет коллегам-ученым ответить на вопрос о том, можно ли говорить, что мы наблюдаем также и духовное и психологическое становление этого персонажа. Его именитые комментаторы дают на него вполне однозначный ответ: нет, об этом говорить нельзя. Юнг говорит о том, что, чем древнее качества, тем они устойчивей, а его друг, филолог и религиовед Кереньи замечает: «Боги и другие первобытные существа не обладают внутренним измерением». Что бы ни происходило с Трикстером, с точки зрения духовного развития это застывший в одной точке образ. Можно, впрочем, предположить, что именно в этом заключаются его ценность и значение, а также благодаря этому возможен поиск морально-нравственного смысла в историях о нем. Ведь, возвращаясь к первому вопросу о том, что из себя представляет Трикстер, мы можем сказать, что он – это презрение к установившемуся порядку, однако презрение ведомое не злым умыслом, а низменными, животными позывами. Даже более или менее развитый образ духа-Трикстера в персонаже Локи нарушает порядок отнюдь не из высоких побуждений. В сцене, где его присутствие наиболее ощутимо («Перебранка Локи»), опальный бог осыпает гостей-асов на пиру у Эгира оскорблениями, стремясь отомстить за то, что его выгнали с празднества. Однако виноват, прежде всего, его необузданный нрав:
«У Эгира было двое слуг – Фимафенг и Эльдир. […] Гости с большой похвалой говорили, какие у Эгира хорошие слуги. Локи не стерпел этого и убил Фимафенга».
Мотивом Трикстера является в этом случае ничем реально не обусловленный порыв гнева. В другой раз Локи действует в насмешку над богом грома Тором, предлагая для возвращения его волшебного молота из рук Трюма переодеть могучего аса в прекрасную Фрейю, под условием о женитьбе на которой похититель согласился отдать оружие.
В этом последнем эпизоде проявляется основная черта, с которой связывают сущность Трикстера - хитрость (плутовство, озорство). Поступки, которые совершает Трикстер, в большинстве случаев направлены на то, чтобы получить желаемое обманом, а порой и просто позабавиться, обведя кого-то вокруг пальца. На этом, как представляется, можно построить различие между Трикстером виннебаго и более поздними персонажами этого типа: представляя собой древний, лишь в малой степени отделенный от природы образ, Вакджункага действует с материальной целью (например, добыть пропитание), а не с исключительно игровыми мотивами противодействия любому выражению окружающего порядка. Такие мотивы, впрочем, все же используются и им, и Трикстерами у других народов. Так, например, мифы об африканском божестве-трикстере Ананси выявляют его предпочтение в выборе жертвы обмана: чаще других животных-персонажей ею становится Тигр, т.е. олицетворение «власть имущего». Можно предположить, что приоритет игровой мотивации, основанной на стремлении «бросить вызов» системе и построившим ее «сильным мира сего» без конкретной практической причины, говорят о развитии, но не Трикстера, а сознания народа-создателя мифологии. Чем выше уровень этого сознания, тем дальше находятся намерения Трикстера от простого удовлетворения физиологических потребностей, тем чаще шутка совершается ради самой шутки и ничего иного. Однако, как было отмечено выше, Трикстер - это «застывший» образ, путь к настоящему развитию для него закрыт. Поэтому нельзя без видимого преувеличения искать за его поступками осмысленное противостояние природе ли, обществу или государству. Трикстер поступает определенным образом не оттого, что жаждет разрушить существующую систему и воссоздать ее по своему образу и подобию, встав у власти, но оттого, что он - Трикстер, такова его природа. В этом-то и проявляется оборотная сторона его хитрости - глупость, поскольку неосмысленное противостояние безрезультатно, обречено на провал. Таким образом, из глупости Трикстера логически вытекает еще одна, последняя важная характеристика этого архетипа: в действиях Трикстера изначально заложено семя саморазрушения, неудачи. Вакджункага обманом ловит уток, но лисы обманом же крадут их у него. Затеяв перебранку, Локи в ее ходе проговаривается о своем участии в гибели Бальдра, и подвергается жестокому наказанию, которое он должен нести вплоть до конца света. Так или иначе, Трикстер сам расплачивается за свои проделки. С этим проявлением Юнг связывает его двойственную природу: Трикстер одновременно разрушитель порядка и спаситель. Только тот, кто сам страдал, способен спасти других. Однако хочется отметить, что как зло, так и добро, которое приносит Трикстер, одинаково неосмысленны. Трикстер не может выступать как истинный спаситель или даже его предтеча потому, что его добро случайно и выступает как попутный, непредвиденный результат его действий. Вне всяких сомнений, такой же вывод можно сделать и в отношении его плутовства. Трикстер - это неопределенность, хаос, бессознательное. Этот вывод, несмотря на нежелание изучать психологическую сторону мифа о Трикстере, делает и Радин.
Теперь, когда мы изучили сущность Трикстера, необходимо найти его значение. Тот факт, что образ Трикстера повсеместно присутствует в различных мифологических циклах, говорит о том, что система культурных и социальных ценностей древних народов остро нуждалась в нем. Невозможно, как и в случае с иными мифологическими образами, видеть причину его существования исключительно в целях развлекательных. «[Т]олько если мы будем рассматривать фигуру Трикстера как попытку человека ответить на мучающие его внутренние вопросы и решить внешние проблемы,- пишет Радин,- она станет для нас понятной и осмысленной». Другой точки зрения придерживается Кереньи, который считает, что развлекательный элемент в любых случаях присущ мифологии, в то время как дидактической цели плутовские циклы, напротив, никогда не имели. С другой стороны, он не оспаривает того, что смысл Трикстера состоит в том, чтобы он, будучи воплощением беспорядка, привносил его во всеобщий порядок, дополняя последний. В обществе индейцев виннебаго, для которого эта мифология еще жива и действует, Пол Радин смог наблюдать разделение мнений о значении Трикстера. Так, старое поколение виннебаго верит в воспитательную цель цикла о Трикстере; молодые виннебаго видят в историях о нем укор в свою сторону: Трикстер, говорят они, это мы сами, и наказание, которому он подвергается из-за собственной глупости, неизбежно для нашего народа.
В наше время, согласно Юнгу, Трикстер «представляет исчезающий уровень сознания, все более и более неспособный к самоутверждению в какой бы то ни было форме». Тем не менее, Юнг не отказывает ему в существовании, подчеркивая, что и настолько древний архетип сохраняется в современном человеке, но перемещен в так называемую «Тень», проявления которой цивилизованный человек склонен считать злыми превратностями, досадными ошибками судьбы. Внутренний Трикстер, представляющий собой собрание всего нежелательного, древнего и темного (хотя и необязательно злого), которое было коллективно присуще нашим предкам, «изгнан» в бессознательное каждого цивилизованного человека из страха последнего оказаться в один прекрасный момент неподвластным собственному разуму. В самом деле, ужасней всего не внешние кошмары, а неспособность справиться с собой, осознание того, что внутри таится нечто непознанное, необъяснимое, и что оно является частью разума. Чтобы избавиться от этого страха, мы «забываем» о Трикстере. Безропотно подчиняясь позитивным указаниям, мы утрачиваем необходимость наблюдать не только за внешними обстоятельствами, но и за самими собой. В этом случае, в случае насильственного подавления Трикстера в Тени, он грозит однажды «вырваться из плена» и начать разрушительное противоборство с системой. Поэтому, как логично заключает Юнг, самая важная функция мифологии о Трикстере – терапевтическая, направленная на снятие напряжения бессознательного через внешнее выражение. Имея возможность выслушать или прочитать, обдумать миф, представляющий образы в чистом виде, что упрощает их понимание, человек обращается к самопознанию, и, в самом идеальном случае, к примирению противоречий разума с Тенью, снижая, таким образом, риск «срыва». Этой же цели, как пишет известный российский правовед Юрий Миранович Антонян, служит нахождение своеобразного «козла отпущения» в карнавальных традициях и церковном институте юродства. И в настоящее время не существует недостатка в источниках такой терапии – персонажи-хитрецы встречаются как в классической литературе (например, в произведениях Шекспира), так и в современных литературных произведениях, кинофильмах. Разумеется, образы, используемые в настоящее время, и имеющие черты Трикстера, бывают непросты, завуалированы, это не «чистые» Трикстеры, а их очеловеченные копии, однако думающий индивид способен различить их; кроме того, терапевтическое воздействие на сознание оказывается без непосредственного осознания его подвергнувшимся ему лицом. Но более приближенная к вопросам права проблема, связанная с Трикстером, состоит в ином.
Как было отмечено в самом начале настоящего размышления, прообразы составляют базу правосознания. Таким образом, поскольку Трикстер является одним из этих архетипов, он также оказывает на правосознание определенное воздействие.
Дело в том, что фигура Трикстера обладает высокой степенью привлекательности для сознания. Оно «пестует» Трикстера, поскольку он зачастую представляется идеалом свободы от оков должного, от правил и запретов. Трикстер привлекателен тем, что он ведет остроумную игру с системой, руководствуясь азартом, несмотря на то (об этом многие забывают), что изначально обречен на провал. Кто только не испытывал желания скинуть тяжкое бремя подчинения закону! Напомним, впрочем, что Трикстера характеризует отсутствие конкретной конечной цели подобной игры: важен сам по себе игровой мотив. Поэтому можно согласиться с Юрием Мирановичем Антоняном в том, что наиболее показательными примерами реально существующих Трикстеров являются мошенники. Ученый отмечает, что для них «важен не только сам результат (преступный, конечно), но и процесс его достижения. Иными словами, они получают удовольствие от самой игры, которую они затеяли с жертвой или (и) с правоохранительными органами. […] Игра может настолько увлечь трикстера-мошенника, что он бывает не способен остановиться». Рискуют идти на преступление ради остроты ощущений в качестве глубинного мотива, также «строители» финансовых пирамид, крупные расхитители и коррупционеры». В правосознании этих лиц Трикстер занимает, очевидно, гораздо больше места, чем ему должно быть отведено в рамках общества, которое стремится к бесперебойному функционированию и порядку.
Совершенно ясно, что в глазах нормального правосознания Трикстер должен выглядеть как аномалия. К сожалению, это не всегда так. Веселые «борцы» с официальным зачастую приобретают героический статус, поскольку такая борьба требует определенной смелости, а, точнее, дерзости. Однако проблема лежит не в них самих, а в том, насколько нормально правосознание, воспринимающее Трикстера таким образом? Ведь, бесспорно, Тень – это хранилище не позитивных, а негативных черт коллективного бессознательного. Из чего следует, что подобное правосознание нельзя называть здоровым. Недаром говорят об анти-правовом правосознании, то есть отрицательном отношении к праву, презрении к его нормам и стремлении им противостоять. И это определение часто дают российскому правосознанию. Очевидно, что какой-либо вывод необходимо делать именно из этой предпосылки.
Итак, каков же этот вывод? Надо сказать, что он требует дополнительных рассуждений, которые должны вестись не с помощью привычных позитивистских методов. Российское право, а вдобавок к нему и российское правосознание в течение длительного времени и по сей день находятся под глубоким влиянием позитивизма. Представляется, что этот факт сыграл отнюдь не второстепенную роль в высвобождении Трикстера из глубин бессознательного. Трикстер и Тень – это психологические категории, с которыми можно работать – с помощью категорий морали, нравственности, справедливости. В случае, если сухое позитивное право, которое, вопреки изначальным предпосылкам позитивизма, создается не идеальным законодателем, в недозволительно высокой степени лишено морально-нравственного фундамента (или он настолько глубок, что труден для восприятия неспециалистами), или воспринимается как несправедливое (при этом подразумевается, что существует некий объективный минимум справедливости, который принимается если и не всеми, то большинством членов общества), члены общества не будут иметь мотивации на его соблюдение. Трикстер, с его презрением к правилам, получит в этой ситуации «добро» на то, чтобы занять место в сознании, вытеснив слабое, сомневающееся правовое правосознание. Особенно при отношении к нему как к борцу с несправедливостью, который презирает систему, не заслуживающую уважения вследствие того, что она не позволяет учесть интересы и потребности всех, Трикстер-Тень станет непобедим. О его непременной уязвимости перед собственной глупостью будет забыто, что может привести к печальным последствиям. Общество тотального правового нигилизма и даже активного анти-правового правосознания не сможет существовать долго. Необходимость снова вернуться из хаоса к порядку, скорее всего (по той причине хотя бы, что история имеет свойство цикличности) примет характер насильственного переворота.
Из всего этого следует, что с руководимым Трикстером сознанием нужно бороться. И, прежде всего, эта обязанность лежит на законодателе: если удастся на первом этапе создания писаных норм подвести под них крепкий фундамент из неписаных норм морали, нравственности и справедливости, то такие законодательные нормы будут исполняться с гораздо большей охотой. Поскольку, и в этом нельзя не согласиться с Юнгом, обилие «навязанных» государством правил «отключает» способность к наблюдению, чтобы вернуть общество в состояние правопорядка, эти правила должны быть понятны; самой же четкой должна быть их связь с социальными, более древними регуляторами. В таком случае нужда сознания в Трикстере постепенно исчезнет. Справедливые нормы права проще и приятнее соблюдать, поскольку очевидно, что они существуют не из прихоти и не в интересах законодателя и государства, а в интересах поддержания общечеловеческих ценностей, на которых построено общество. Ни одно общество не достигло на настоящий момент столь высокого уровня сознания, на котором возможно позитивное право в отрыве от социальных норм. Вероятно, это было бы возможно в обществе специалистов-правоведов, в котором каждый индивид осознает истоки и значение каждой нормы. Однако разумно предположить, что подобная утопия не может существовать на нашем уровне развития. В связи с этим требуется сделать связь права с моралью, нравственностью и справедливостью более прозрачной, что, хочется надеяться, приведет к его восприятию индивидуальным правосознанием любого члена общества и к формированию такого правосознания на основе этих норм, а не интуитивно-бессознательных трикстерских порывов.
Начать реформу, как представляется, необходимо с юридической техники. Формализованная, затрудняющая восприятие содержания норм техника должна быть заменена более простой. Разумеется, это неизбежно вызовет протест специалистов, которые, скрываясь за трудно постижимыми юридическими текстами, получают монополию на толкование норм. История знает кровопролитный пример такой ситуации, который привел к Реформации и отделению от католической церкви протестантского течения, использовавшего в качестве оружия как раз наущение о том, что, обладая монополией на толкование и понимание священных текстов, представители Церкви способны обманывать простой народ. Возможно, что данное сравнение является преувеличением, однако риск такого поворота событий существует всегда. Создание правового и социального государства невозможно при усилиях одного государства и без ответных усилий гражданского общества. А общество может стать гражданским, только если оно осознанно откажется от руководства Тени, избрав законопослушание. Это, в свою очередь, возможно только в условиях, когда закон ясно соответствует внутренним ожиданиям справедливости. Круг замыкается.
Разумеется, существует множество других аспектов, как в вопросах сущности и значения образа Трикстера, так и для размышления о том, к какому заключению и, главное, к каким действиям должно привести данное знание. Однако главный вывод очевиден: если такой сильный мифологический образ и «покоится на всемирной свалке истории», то его необходимо срочно воскресить для изучения, а отказ от него означает возвращение к невежеству (в том числе правовому), которое для цивилизованного сознания недопустимо.
Библиография.
1. Пол Радин. Трикстер. Исследование мифов северо-американских индейцев с комментариями К.Г. Юнга и К.К. Кереньи. Перевод с английского Кирющенко В.В. – СПб.: Евразия, 1999. – 288 с.
2. Архетип трикстера и его криминологическое значение (Антонян Ю.М.) («Юридическая психология», 2008, № 3)
3. Старшая Эдда: Эпос / Пер. с древнеисл. А. Корсуна. – СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2011. – 464 с.
-
-
12.06.2012 в 19:44-
-
13.06.2012 в 09:10